|
Удивительная книга о неизменной человеческой сущности и цикличности истории. Хеллер проводит параллели между разными историческими эпохами, выдёргивая из них отдельных реально существовавших персонажей, таких как Рембрандт, Аристотель, Сократ. Сдабривая повествование историческими подробностями жизней этих великих людей, ему удалось создать что-то вроде документальной подложки для романа, на фоне которой Хеллер вместе с читателем ведёт беседу о искусстве и философии, о их роли в жизни людей и государства, о роли денег в жизни людей и государств, о роли людей и государств в денежном обороте... С присущим ему юмором Джозеф Хеллер сквозь весь роман проводит мысль, что есть История, а есть история, которой её делают люди. И одна зачастую совсем не то, что другая.
С каждого героя этой книги Хеллер снимает шелуху той известности и значимости, что покрыла их за века, благодаря словам/делам/творениям, и пытается взглянуть на них, как на простых людей, имена которых История по стечению многих обстоятельств донесла до нас с вами, занятых теми же заботами, подверженных таким же страстям и слабостям, что и наши предки ещё до Р.Х. И пускай история не терпит сослагательного наклонения, но закрыть глаза и вообразить себе картину по мотивам Джозефа Хеллера - занятие полезное и приятное, лично в этом убедился.
***
"Есть гнусности, и есть гнусности, и одни оказываются гнуснее других.
Человечество жизнерадостно: зверства, приводившие нас в ужас неделю назад, завтра станут приемлемыми.
Смерть Сократа не оказала влияния на историю Афин. Пожалуй, она даже улучшила репутацию города.
Смерть отдельного человека не так важна для будущего, как литература, ей посвященная.
Ничего особо полезного по прикладной части вы из истории не узнаете, так и не тешьте себя этой надеждой.
«История – чушь», – сказал Генри Форд.
Да, но Сократ то умер.
Платон не сообщает, плакал ли он в тот день.
Ко времени «Пира» ему было не больше двенадцати, поэтому он не мог услышать те любовные похвалы Алкивиада Сократу, которые передает с таким красноречием.
Смерть от цикуты вовсе не так тиха и безболезненна, как он ее изображает: есть там и тошнота, и нечленораздельность речи, и судороги, и неудержимая рвота.
Рембрандт, изобразивший Аристотеля, размышляющего над бюстом Гомера, мог быть и не Рембрандтом, а учеником, который с такой божественной одаренностью усвоил уроки мастера, что большего он никогда уже не достиг, отчего и имя его покрылось мраком забвения. Бюст Гомера, над которым размышляет на полотне Аристотель, это вовсе не бюст Гомера. Да и сам он никакой не Аристотель."
|
